До конца холодной войны, я сохранял военный сентимент – мне нравились американские солдаты в Германии, с ними было, как за каменной стеной. Ходил в американские кинотеатры, предпочитая фильмы на английском. Тогда в каждом городе были кинотеатры для американских военных. Там еще лупили немцев и мы с американскими ребятами аплодировали за красивые оплеухи немцам в американских фильмах.

Потом наступили 90е. Танки пошли сплошной чередой по автобанам. На это уходили годы. Горби сделал дело. Война отступала. Перестали работать фантомные боли, закрылись американские кинотеатры, в кино запретили курить, исчез Западный Берлин с моим любимым “чек пойнт чарли”, проходя который в западный сектор, ты становился человеком. Гигантские шестеренки двигались к миру и любви. Как это ни дико звучит сейчас – осторожной, слабой, но любви между народами, потерявшими 60-80 миллионов людей в мировой бойне. Моя идиосинкразия к немцам исчезала, да и к совкам тоже потихоньку.

К чему я это вспомнил сейчас, после работы над Бахом?

К тому, что неприязнь между народами проходит очень долго, и тот, кто напортачил, должен адски трудиться, чтобы хоть немного смягчить сердца и время.

Теперь русским будет так же погано, и надолго. Всё испорчено. Настоящее охлаждение только начинается. Уверен, что бандиты сделают всё, чтобы оно достигло апогея. До отвращения к русской культуре. Как это было в мире по отношению к немцам. Теперь, на пару поколений жизнь русским испорчена окончательно. Презрение и брезгливость будет сопутствовать и детям, и внукам. Исправить такие сдвиги очень и очень трудно. А иногда – поздно и вовсе невозможно.