Ну что ж, шутки шутками, но наш профиль другой. Оставим шутки и парадоксы Станиславу Ежи Лецу и вернемся к Мусоргскому.

Я “задолжал” пост, о котором давно говорил. О “художественной правде”. О работе, которая только и является мучительно трудно работой в искусстве. O работе, о которой мало представления с “обеих” сторон. И со стороны музыкантов, и слушателей. О ней мало кто думает в цехе “ремесленников от музыки”. По правде, я за всю жизнь не слышал ни слова о такой работе ни от одного “лидера” мирового музыкального процесса. “Там”, как известно, всё заканчивается “джентльменским набором” – “звук”, “прикосновение”, “артикуляция”, “фразы”,”агогика” и прочая ремесленная пошлость, о которой им (современным музыкантам) до сих пор не стыдно говорить. А ничего другого они не знают.

Это не значит, что никто не должен идти дальше, на более высокие этажи ремесла, где начинается искусство. Tо, что сейчас оно забыто и “не в чести” – никогда меня не смущало, и жизнь свою, особенно последние лет 25, я посвятил именно искусству, так как ремесло не дает возможности говорить о важном, нужном, и серьезном.

На двух микро примерах я хочу показать, как сложно, как кропотливо создается полотно, будь оно музыкально-художественным, или живописным, или кинематографическим. И как драматически художественная работа, которую только и можно назвать серьезной и единственно важной работой в искусстве исполнительства, отличается от ремесла и “детского мира”, в котором столетиями плещутся “дети-исполнители” и их инфантильная “публика”.

Вот перед нами первые два такта начала “Картинок” Мусоргского – “прогулка”. Только два такта, из последующих сотен тактов музыки.

Это начало записано на первой записи диска Мусоргского в Праге, в июле.

Ну “Променад и Променад”. Всё в порядке. “Звук”, “агогика”,””артикуляция” и прочая шелуха “от цеха пианистов”.

Однако, я сразу почувствовал “художественную неправду” в этой первой фразе, которая, как вы все помните и знаете теперь, является “физиономией Модеста Петровича”. По его же собственным словам и деликатной подсказке будущим интерпретаторам, которых он так и не дождался при жизни.

Не думайте, что так легко перевести эстетическое чувство, художественный инстинкт, чутье, вкус, ощущение на уровне подсознания в сознание. В осознанную мысль, которая станет путеводной и корректирующей в создании художественного образа.

Итак, по прошествии некоторого времени раздумий и поисков причин, которые вызывают ощущение художественной аберрации образа автора, мне стало ясно где закралась и скрывается причина досадной “художественной неправды”.

А дело обстояло таким образом – 4-5-6 ноты мелодии “физиономии” Мусоргского играются более слабыми и более короткими пальцами – 3-4-5, чем первые три ноты, которые играются 2-1-2 пальцами, более “солидными и сдержанными”.

И этим фактом, чисто физиологически спровоцировано некоторое микроскопическое ускорение мелодие на 4-5-6 ноте. При нескольких прослушиваниях вы услышите это микро ускорение. Это дает некоторую легкомысленную суетливость образу. Разумеется, всё это будет улавливаться на уровне подсознания. Если даже у меня эта мысль была довольно долго на уровне подсознания/ощущения, пока ее удалось вытащить из неосознанного ощущения, продумать/осмыслить и перевести в область сознания. Готовой художественной мысли, которая позволяет сознательно корректировать художественный процесс, исправить художественную ошибку.

Суетливый и легковесный Мусоргский? Не быть такому. Это художественная неправда. Ложь, в самом начале произведения, в первом заглавном появлении автора перед нами. Мусоргский может быть каким угодно. Порывистым, пьяным, истеричным, бессознательно-потерянным, депрессивным, маниакально-растерянным, отупевшим, каким угодно. Но только не суетливым. Всё есть в его характере, а мелкой суеты, которую породили “слабенькие пальчики” – в нем нет.

И я лечу в Прагу в августе. Конечно, лечу чтобы скорректировать десятки, сотни “таких ошибок”. Но, рассказывать о них, как вы понимаете – это тома литературных трудов. Да и не нужно. На одном микро примере вы видите объем и содержание мыслей, “мук творчества”. И вот – скорректированный такт, где Мусоргский никуда не торопится. Он равномерно-широк в каждом тоне портрета его душевной физиономии.

Вот так, мучительно. Шаг за шагом, клещами из подсознания вынимаются художественные инстинкты, развитые всем опытом жизни и превращаются в осознанные художественные образы. Где никакой “неправды” не может быть. Нет никаких “интерпретаций”. Есть знание и полное понимание художественной правды. Единственной правды – моей и Мусоргского. Правды искусства.

Мусоргскому не надо было “так сильно мучиться”. Ему своих мучений хватало. Но, он писал себя. И писал на подсознании, зная себя, как мы знаем себя и только себя. А мне уже надо и себя обуздать, и Мусоргского познать, и физиологию победить.

И последнее. А кому это надо? Поймет ли кто-то эти тонкости, ради которых столько мук? Нет. Никто не только не поймет, но, даже, если б я не поведал здесь, никто бы и не подумал , что “такие муки”, такая гигантская работа всего “организма”, напряжение всех моральных и интеллектуальных сил в принципе возможна и может происходить “на белом свете”.

Однако, из “такой работы” только и состоит осознанное творчество. Настоящее, подлинно художественное осознанное искусство великой силы. Которое создает нестареющие образы вне времени. Живые и вечно актуальные. Адекватные, конгениальные великим замыслам, заложенным в великих музыкальных произведениях. Люди никогда не узнают о том КАК это создавалось, но всегда будут чувствовать подсознательно то, что называется “художественной правдой” великого искусства.

Завтра расскажу о еще одном фрагменте. И это будет “вторая серия” моего микро повествования, о “макрокосмосе” искусства.