Научно-техническая революция радикально изменяет сознание и жизнь человека. Такова революция Баха в музыке. Можно вполне употреблять новое “музыкальное летоисчисление”, как делают историки, разделяя эры жизни “до и после рождения Христа”. “До Баха” музыка существовала в определенных ей пределах – декоративная, иллюстративная, развлекательная, культовая, танцевальная, ритуальная, военная, оперная и другие музыкальные жанры. “После Баха” серьезная музыка стала самостоятельным космосом, в котором можно сказать и выразить всё, что чувствует человек. Космосом, в котором во всей полноте живет душа человека. Разрозненные, неорганизованные части музыкального космоса соединились в единую музыкальную вселенную.

Бах дал музыке самостоятельность и самодостаточность. Собрав воедино все музыкальные течения, существовавшие “до Баха”, он эти течения аккумулировал, соединил в целый океан музыкальной мысли и открыл качественно новый этап в жизни музыки и человека. Бах наполнил музыку иным содержанием. Музыка приобрела качественно иной уровень, превратившись из искусства в феномен наиболее полного выражения жизни человека в музыке.

До Баха музыка уже о многом могла “говорить”. Служить превосходной декоративной или эмоциональной основой любого события в жизни человека. От рождения до смерти. Но она не была самодостаточным космосом, живущим безотносительно эмоциональной, событийной части жизни человека. Музыка не умела “мыслить”, она не имела возможности отобразить в себе “церебральный процесс”, который и есть основа жизни, поскольку из течения мысли рождаются все образы и события жизни человека. Бах “научил” музыку думать, “зарядил” ее самостоятельностью мысли, отобразив в музыке “невозможное” – интеллектуальный процесс.

Бах перевел музыку из состояния эмоционально заряженного искусства в самодостаточный космос музыкальной мысли, рождающей любые образы и состояния. Это стало возможным, во многом, благодаря тому, что Бах владел полифонией, как никто. Ни до него, ни после него. Полифония стала его обычным стилем, “манерой” письма. А это, в свою очередь, дало возможность ему легко насыщать музыку диалектикой жизни, бесконечным трением противоречий и противосложений, которые и составляют “процесс жизни” человека.

Огромная эмоциональность и жизненная энергия Баха позволила ему так глубоко переживать музыкальную ткань, что в нее входила жизненная сила Баха. Любая музыкальная ткань, которая рождалась в его сознании и ложилась на нотную бумагу в виде бесчисленных сочинений самого разного порядка – от культовых гигантских сочинений до развлекательных шоу номеров – наполнялась жизнью, становилась живой материей.

В его музыке перестали существовать “не пережитые звуки”. Не зависимо от их количества, плотности, характера изложения и скорости воспроизведения. Каждый его орнамент – это не украшение, а событие, каждый “пассаж” – имеет определенный смысл и содержание. Каждая музыкальная “безделка”, которая в руках любого другого мастера осталось бы приятной музыкальной безделушкой “для услады слуха”, пройдя через ясное сознание и гигантское сердце Баха становилась “живым музыкальным организмом”.

Необыкновенно живое воображение Баха позволило ему изобразить в музыке с кинематографической ясностью любые картины и события. Его музыкальные образы воскресения Христа, почти всех картин, повествующих о евангельских событиях “нарисованы музыкой” яснее, чем это могло делать изобразительное искусство. В музыке Баха родился “музыкальный кинематограф”, когда звуками стало возможным изобразить любую картину, независимо от ее “сюжета”. От реалистической “музыкальной живописи” до абстрактной.

Счастливое сочетание непревзойденной композиторской техники, ясного пытливого интеллекта, гигантского художественного воображения, “нечеловеческой” трудоспособности и огромной души, находящейся в гармонии любви и веры давали необходимую искру жизни любой музыкальной ткани, которую создавал Бах. И, казалось, мертвые геометрические музыкальные конструкции начинали светиться жизнью, давая свет и тепло слушателям. Легкомысленные танцы становились живым миром человеческих отношений, переходя в иную плоскость бытия – от изображения жизни к реальной жизни. Развлекательные мелодии наполнились юмором и превратились в живое осмысленное повествование. Наполняя слушателя новыми ощущениями, переживаниями и смыслами. Любые жанры стали в руках Баха самостоятельными музыкальными течениями, далеко перешагнувшими границы жанров, к которым они изначально относились. Стали живыми гранями мира человека.

Огромная сила души, жизненного потенциала и веры позволила Баху создать самодостаточный музыкальный космос, содержащий в себе буквально всю жизнь человека. Человека с его миром эмоций, мыслей, состояний, горестей, радостей, веры, любви, надежд, боли и утрат. Бах вдохнул жизнь в музыку, воплотил в музыке человека во всей его полноте. И с него в музыке пошел новый отсчет времени – до Баха, после Баха.

“Очередная” страстная ария. Баху хватает запаса веры и любви, чтобы из каждого тона на нас смотрел и “говорил” (без слов) с нами Иисус. Начало адажио открывает пространство, природу, ландшафт, в котором происходит действие. Как никто Бах умеет живописать библейские ландшафты. Они, разумеется, не “с натуры”, а совершенно очевидно под влиянием живописи, которую видел Бах на евангелические темы и его личного представления и пейзаже Голгофы. С первых секунд повествования мы слышим ритм поступи. И видим не реальную, но метафизическую Голгофу и идущего Христа. Пожалуйста внимательно проследите за изменяющейся в пространстве поступью Иисуса, в зависимости от того, где видит его Бах. 4.03 Обратите внимание здесь на поступь Иисуса. Он легко ступает по воде, по воздуху, и вновь возвращается на землю. Проследите всё это в музыке. Поступь, которую изображает оркестр даст вам точное представление о пространстве в котором находится “герой повествования”. А повествует от лица евангелиста, в данном контексте, соло фортепиано, говоря одновременно и от лица евангелиста и любящих и скорбящих женщин. К 7.18 мы доходим вместе с “героем” до кульминации рассказа о страдании Бога, где голос евангелиста сливается с действием в музыке. Ритурнель. Но из формального ритурнеля Бах превращает повествование в реальную, и одновременно абстрактную метафизическую картину, где возвращение мелодии начала второй части, ее действия режиссируется Бахом, как театральная пьеса, или, даже как кинематографические планы, где режиссер, перед закрытием картины снова дает “общий план” места действия. И снова пустыня, Голгофа и поступь одинокого Христа (7.27).

Johann Sebastian Bach (aged 61) in a portrait by Elias Gottlob Haussmann (1695 – 1774), copy or second version of his 1746 canvas. The original painting hangs in the upstairs gallery of the Altes Rathaus (Old Town Hall) in Leipzig, Germany.