Мой самый любимый Прокофьев тот, что создал, какой-то, совершенно московский музыкальный язык. Беспечный, уютный, поверхностный, теплый, ни о чем, и “ужасно симпатичный”. Вот такой, как самые лучшие москвичи, “трындящие о пустяках” и при этом уютно-милые и теплые. (Не знаю, остались ли такие?)

В этой музыке я вижу всё московское – старую Николину гору, Серебряный бор с Москвой рекой, мальчишек-гимназистов, короче всё бурлящее, кипящее, московское, живое, свежее и уютное. И много юмора. (Это всё есть и в первом концерте). Такую Москву я уже не застал, но по остаткам, которые застал, всегда “выстраивал картину” той жизни, что есть в прокофьевском языке раннего периода. Той жизни, о которой Розанов замечательно сказал – “Русская жизнь и грязна и слаба, но как-то мила”.